Враг Рима - Страница 31

К оглавлению

31

— Тут уж я ничего не могу сделать, — сказал он Ганнону.

Мелькнувшую на лице Агесандра довольную ухмылку не заметил никто, кроме Ганнона. Двое рабов посмотрели друг на друга с тоской.

— Да хранят тебя боги на твоем пути, — произнес Ганнон на карфагенском. — Держись изо всех сил. Я буду каждый день молиться за тебя.

У Суниатона задрожал подбородок.

— Если когда-нибудь попадешь домой, скажи отцу, что я очень раскаиваюсь, — прошептал он. — Попроси у него прощения от моего имени.

— Клянусь, сделаю, — ответил Ганнон, хотя ему перехватило горло. — Он простит тебя, можешь быть в этом уверен.

Квинт и Аврелия не знали карфагенского языка, но не понять охватившие двух рабов чувства было просто невозможно. Квинт взял сестру за руку.

— Ладно тебе, — сказал он. — Мы же не можем купить всех рабов на рынке.

И повел ее прочь, стараясь не смотреть на Суниатона.

Дождавшись, когда они отойдут подальше, Агесандр наклонился к уху Ганнона.

— Я не хотел покупать гуггу, — ядовито сказал он на карфагенском. — Но теперь нам с тобой предстоят хорошие времена на ферме. И не думай, что сможешь сбежать. Вон тех людей видишь?

Ганнон оглядел группу небритых мужчин в простой одежде неподалеку. Каждый был вооружен до зубов, и они следили за всем происходящим взглядами ястребов.

— Это фугитиварии, — объяснил Агесандр. — За соответствующую цену они выследят любого. И доставят обратно, живым или мертвым. С яйцами или без них. Или кусками. Понятно?

— Да, — ответил Ганнон, и от ужаса ему сжало живот.

— Хорошо. Мы поняли друг друга, — ухмыляясь, сказал сицилиец. — Иди за мной.

И он зашагал следом за Квинтом и Аврелией.

Ганнон в последний раз поглядел на Суниатона. Его сердце было готово разорваться. Больно было даже дышать. Он не знал, что ждет его дальше, но был уверен, что судьба Суни, без сомнения, будет еще хуже.

— Ты не можешь помочь мне, — одними губами прошептал Суниатон; поразительно, но его лицо было спокойным. — Иди.

Слезы хлынули из глаз Ганнона, и, спотыкаясь, он пошел прочь.

Глава 5
МАЛХ

Карфаген

Малх позавтракал и вышел из дома. Это стало его ежедневной программой. Хотя Бостар уже отплыл в Иберию, Сафон еще был здесь, хотя и чаще всего ночевал в своей комнате в городском гарнизоне. Когда он заходил домой, то старался не упоминать о Ганноне, что казалось Малху несколько странным. Наверное, так старший сын пытается преодолеть горечь утраты, решил Малх. Сам же он перестал общаться с кем-либо. Кроме тех редких случаев, когда кто-то сам приходил к нему, Малх находился в обществе слуг-рабов. Так продолжалось с того самого дня, как исчез Ганнон, а случилось это пару недель назад. Перепуганные яростным нравом Малха, который только ужесточился от горя, рабы ходили вокруг него на цыпочках, стараясь без нужды не привлекать его внимания. В результате Малх ощущал их присутствие еще острее и еще больше раздражался. Ему хотелось на ком-нибудь сорваться, но рабов было не в чем упрекнуть, и он сдерживал гнев, который все копился и копился. Да и все время находиться в четырех стенах он тоже не мог, снедаемый мыслями о Ганноне. Младшем сыне, самом любимом, которого он никогда больше не сможет увидеть.

Малх пошел к двум городским бухтам. Один. Житейская мудрость о том, что время лечит горе, оказалась полнейшей чушью, подумал он. День ото дня горе лишь возрастало. Иногда Малх думал, не победит ли оно его. Доведет до состояния, когда он уже не сможет терпеть. И тут, мгновение спустя, он увидел Бодешмуна. Тихо выругался. Видеть сейчас отца Суниатона ему было особенно тяжело. Но жрец, похоже, считал иначе и пытался встретиться с ним при любой возможности.

Бодешмун сдержанно поднял руку в жесте приветствия.

— Малх. Как ты сегодня себя чувствуешь?

— Все так же, — мрачно ответил тот. — А ты?

— Тоже плохо, — ответил Бодешмун, и его лицо исказила мука.

Малх вздохнул. И так каждый раз, когда они встречались. Жрецы должны быть примером выдержки, не должны ломаться под ударами судьбы. У него других проблем хватает, чтобы еще и Бодешмуна утешать. Разве он должен нести на плечах двойную ношу? Рассудок говорил Малху, что он не виновен ни в смерти Аришат, его жены, ни в смерти Ганнона, но чувства отказывались признать это. Бессонными ночами Малх часто думал, что именно его излишняя правильность отчасти стала причиной того, что произошло с Ганноном. После смерти Аришат он превратился в фанатика, которого ничего не интересовало, кроме планов Ганнибала Барки. В доме не стало радости, веселья и смеха. Сафон и Бостар, взрослые мужчины, не страдали от его меланхолии, а вот Ганнон, наверное, сильно мучился. Понимание этого изматывало Малха все сильнее. Надо было побольше проводить с ним времени, думал он. Может, даже отправиться порыбачить, вместо того чтобы нудно рассказывать о сражениях прошлого.

— Да, тяжело, — ответил Малх Бодешмуну, стараясь выразить сочувствие, и спешно потянул жреца за руку, прочь с пути едущей повозки. — Очень тяжело.

— Больно, — жалобно прошептал Бодешмун. — С каждым днем все сильнее.

— Знаю, — вздохнул Малх. — Есть только две вещи, которые помогают мне хоть как-то справляться.

В печальных карих глазах Бодешмуна мелькнул проблеск надежды.

— Какие же, скажи?

— Первая — моя ненависть к Риму и всему, с ним связанному, — резко бросил Малх. — Годами мне казалось, что возможность отомстить не придет никогда. Ганнибал изменил все. Наконец-то у Карфагена есть шанс свести с ними счеты!

31