Враг Рима - Страница 27

Теперь, когда утреннее солнце набросилось на полную пульсирующей болью голову, Квинт чувствовал себя куском металла на наковальне кузнеца. Отец разбудил его чуть больше часа назад, и вскоре они уже покинули ферму. Квинта подташнивало, и он отказался от завтрака, который принесла ему, сочувственно глядя на него, Аврелия. По совету ухмыляющегося Агесандра, он лишь выпил несколько чашек воды и взял с собой в дорогу целый бурдюк. Но во рту все еще был скверный привкус, и от каждого движения лошади он чувствовал позывы к рвоте. По дороге его стошнило четыре раза. Свалиться с покрывавшего спину лошади чепрака юноше не давали только крепко сведенные колени и мертвая хватка за поводья. К счастью, лошадь у него была спокойного нрава. Оглядывая неровную дорогу, уходящую вдаль, Квинт тихо выругался. До Капуи еще далеко.

Они двигались плотной группой. Впереди, на сером жеребце, ехал отец в самой красивой из своих туник. На перевязи у него висел меч — на случай, если в пути они встретят разбойников. Квинт плелся следом, тоже при оружии. Позади него к чепраку была приторочена туго свернутая шкура медведя. Ее еще следовало просушить, но Квинту очень хотелось показать свой первый охотничий трофей Гаю. Следом, в носилках, ехали мать и сестра, их несли шестеро рабов. Аврелия предпочла бы ехать верхом, но присутствие Атии исключало такую возможность. Несмотря на то что женщины обычно не ездили верхом, Квинт уже несколько лет назад внял просьбам сестры, оказавшейся прирожденной наездницей. Однажды отец застал их за этим занятием и пришел в восторг. Обрадованный дарованием дочери, Фабриций решил простить ей непослушание, но не стал рассказывать об увиденном Атии. Та ни за что не смирилась бы с таким поведением дочери. Зная это, Аврелия не стала протестовать против путешествия в носилках.

Замыкал колонну Агесандр верхом на крепком муле; его ноги едва не волочились по земле. Он должен был найти замену погибшему галлу на рынке рабов. За плечом у него был окованный железом посох, а за поясом был заткнут бич, символ его должности. Сицилиец оставил исполнять обязанности надзирателя вечно ухмыляющегося раба-иберийца, недалекого, но крепко сложенного. Позади Агесандра плелись два отборных барана, жалобно блея, когда тот дергал их за веревки, обвязанные вокруг их шей.

Шло время, и Квинт постепенно приходил в себя. Он уже дважды опустошил бурдюк с водой и дважды наполнял его из шумного ручья, текущего вдоль дороги. Головная боль потихоньку проходила, и он начал оглядываться по сторонам. Холмы, в которых они охотились на медведя, превратились в извилистую линию, исчезающую в дымке на горизонте. По обеим сторонам раскинулись поля колосящейся пшеницы на землях, принадлежащих их соседям. В Кампании была самая плодородная в Италии земля, и доказательства тому были повсюду. Трудились рабы, взмахивая серпами, собирая колосья и складывая их в снопы. Но Квинта это мало интересовало. Он уже чувствовал радостное возбуждение от того, что скоро наденет тогу взрослого мужчины.

Когда носилки оказались рядом с ним, Аврелия отодвинула занавеску.

— Ты уже выглядишь немного лучше, — радостно заметила она.

— Может, чуть-чуть, — смущенно признался Квинт.

— Не надо было тебе столько пить, — раздраженно сказала Атия.

— Не каждый же день убиваешь медведя, — пробормотал Квинт.

— Это уж точно, — произнес Фабриций, оборачиваясь.

Аврелия сжала губы, но не стала развивать тему.

— Такой день, как вчера, бывает лишь несколько раз в жизни. И он имел право его отпраздновать, — заявил Фабриций. — А больная голова — лишь небольшая расплата за праздник.

— В целом это верно, — ответила Атия из глубины носилок. — Ты не посрамил своих предков, как осканцев, так и римлян. Я горжусь, что у меня такой сын.

Вскоре после полудня они приблизились к внушительным стенам Капуи. Окруженная глубоким рвом, каменная крепость окаймляла по периметру весь город. Через равные промежутки над стеной возвышались дозорные башни, а для прохода внутрь служили шесть ворот, которые охраняли часовые. Квинт, ни разу не видевший Рима, очень любил этот город. Построенный этрусками более четырех столетий назад, он был главным в конфедерации двенадцати городов. Но два столетия назад в эти земли вторглись осканцы и заняли их. В правление осканцев Капуя стала одним из влиятельнейших в Италии городов, но вскоре ее жители сами были вынуждены просить защиты у Рима, когда их свободе стали угрожать успешные набеги самнитов.

Отец Квинта вел свой род от воина, пришедшего сюда в составе римского войска, посланного на помощь Капуе; следовательно, он был гражданином Рима. Союз Кампании с Римом означал, что ее жители тоже получили статус граждан Республики, но право голоса имели лишь представители благородных семей. Это неравенство было причиной недовольства среди плебеев Кампании, которым тоже приходилось идти на военную службу и сражаться вместе с легионами, несмотря на ограничение в избирательном праве. Самые шумные договорились даже до того, что следует хранить верность лишь осканскому наследию, и поговаривали о том, что Капуе следует снова стать независимой. Фабриций считал такие разговоры изменой. Квинт относился к этим протестам с двойственным чувством, и не в последнюю очередь из-за того, что мать всегда хранила молчание, когда заходили разговоры на эту тему. В самом деле, положение, когда люди, воюющие и умирающие за Рим, не имеют права избирать тех, кто правит Республикой, выглядело лицемерием. Это также заставляло Квинта задуматься над тем, не предает ли он предков по материнской линии ради отцовской. Гай, сын Флавия Марциала, очень любил над ним подшучивать на эту тему. Хотя оба они и являлись гражданами Рима и имели право голоса, Марциал и Гай были до мозга костей осканцами.